Случай с русским этнонимом, самоназванием имеет свои особенности, но вначале все было относительно просто. От главного названия народа русь было образовано определение русьскыи, русский, прежде всего – в качестве обозначения страны – Русьская земля, что прослеживается уже с самого начала древнерусской письменности, например, в «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона (XI в.). И это употребление первоначально было универсальным, начиная от Владимира Святого практически до Петра I: рускiе товары, руские города, рускiе люди, руской лес, князи рустии, руские серебряные деньги, митрополитъ русьскый, русская телъга и многие другие словосочетания данные с XII века по Картотеке Древнерусского словаря.
Но эта тенденция оказалась нарушенной по разным причинам. Здесь время взглянуть на языковую сторону вхождения Руси в Европу, её, так сказать, европейской интеграции, с чем мы впервые сталкиваемся в XVIII веке. Для европейского названия нашей страны вполне подходили уже известные нам Русская земля, Русь. Именно они, кстати, активно употреблялись в первых наших (рукописных) газетах – «Вестях-курантах» первой половины XVII в. Ничто не мешало, например, тем же голландцам, перенявшим у нас приблизительно тогда же название забытой богом Новой Земли – Nowaja Zembla, перенять и наше главное самоназвание, Русская земля. Правда, континентальные германцы тогда предпочли перевод, каковым и явилось немецкое Rusland и его варианты. Но и другой, древнейший вариант – Русь – очень рано проник в Центральную Европу в виде плюраля Russi, Ruzzi (так у анонимного Баварского географа еще IX века). Подобных этнических плюралей было много, и они обычно эволюционировали в книжные названия стран с окончанием на –ia, следуя латинской традиции средневековой Европы. Оттуда ведет свое начало форма Russia, проникшая и в нашу письменность: «гсдрю црю i великому кнзю Михаилу Федоровичу всеа Русии…» (1626 г.). Можно сказать, что значительная часть языков Европы сохранила такую форму названия России с того времени: франц. (la) Russie, англ. Russia. И наши южные братья-славяне зовут нас именем той же формы: сербохорв. Pycuja, болг. Русия.
Между прочим, у нас принята форма на «о» – Россия, которую, вместе с ударением, объясняют с Юга, из Византии, ср. греч. Рwssia, греч. w в этом слове двусмысленно: возможно «о», а возможно и позднее, диалектное «u». Кстати, надо иметь в виду, что после 1453 г. (взятие Константинополя турками) Византия выпала из европейского контекста, хотя и без того европейский контекст был уже сам по себе сложен. Триада форм Россия – российский – россияне, кроме нас, в точности представлена у поляков: Rosja – rosyjski – гosjanie. Также в украинском: Росiя – росiйський – росiяни, что возможно, навеяно польским, а в старину там было руський, как в белорусском – рускi, мн. ч. рускiя.
Удвоение «сс» в названии страны Россия опять-таки следствие заимствования. Вот что думал на этот счёт Даль, восставший против двойного «сс» даже в слове русский: «только Польша прозвала нас Россией, россиянами, российскими, по правописанию латинскому, а мы переняли это, перенесли в кириллицу свою и пишем русский!» (Словарь, 2-е изд. IV, с. 114).
Всё же существенным изменением стало употребление прилагательного российский вместо русский. Картотека Древнерусского словаря не знает россиян раньше эпохи Петра, позднее они встречаются у Ломоносова, в рассуждении о «высоком штиле», у Карамзина, «Из записок одного молодого Россиянина» (1792 г.). На этом образовании лежит печать искусственности, книжности.
Слово российский было нехарактерно для живого среднего стиля. В «Вестях-курантах» с 1600 по 1650 годы оно не отмечено ни разу, безгранично господствует русский, идёт ли речь о простых людях, боярах, послах, царевнах, гонцах, рубежах, подданных. О том же свидетельствует С. И. Котков в книге «Очерки по лексике южно-великорусской письменности XVI – XVII вв. (М, 1970). Искусственный атрибут российский зарекомендовал себя сначала претензиями на высокое, «царское» словоупотребление, как уже у Ивана Грозного: «во всё Российское царство» (1564 г.). Далее: «Новая повесть о преславном Российском царстве» (1610 – 1611 гг.), благолепие российское («Сказание Авраамия Палицына», 1620 г.), Царство Россiйския державы («Космография», 1620 г.), Росийское государство в сочинении Котошихина, в грамоте Михаила Федоровича 1614 г. Иногда намечается распределение: «кнзеи российских, но русских людеи».
Ощутимая избыточность атрибута российский способствовала его использованию патетическим сочинительством, модой, удаляющейся от среднего стиля посольской канцелярии, чем бывал, кстати, недоволен разумный Петр. Но дело было сделано, и в целом избыточное российский начало свой триумфальный ход, расширяя сферу употребления и за счет русский.
Составители тома I «Истории русской литературы (Л., 1980) ни словом не обмолвились об этом вытеснении русского российским, тогда как мы видим в этом не только яркое явление, но и тенденцию смены общественной парадигмы, так сказать. Назревает новое мироощущение со второй половины XVIII века, когда определённым деятелям стало как бы тесно в Русской земле, их манил, как Карамзина, «Священный союз всемирного дружества», «всех братьев сочеловеков».
Так вышло, что вытеснение русского российским того времени легло на почву обширной деятельности иллюминатов, просветителей и масонов. Отнюдь не пользу увидела в деятельности этих последних Екатерина II, как известно. Важна ли была борьба синонимов русский – российский на общем неизмеримо более значительном общественном историческом фоне и заметил ли кто-нибудь вообще ту борьбу или все прошли мимо не заметив, как наши литературоведы по XVIII веку? Нет, всё оказалось гораздо тоньше и многозначительнее. По-настоящему великие деятели и художники доказывают это нам практикой своего творчества. Это и народ русский как субъект карамзинской «Истории государства Российского и его же «Письма русского путешественника» 1790-ых годов. Радищев, язык которого считают тёмным, ясно высказался о русском человеке как вершителе Истории российской.
И, наконец, подлинное раскрытие всей искусственности эксперимента XVIII века с русским – российским смог дать нам, как мы того и ожидали от него, наш Пушкин. Мы смеем это утверждать без справок в картотеке Большого академического словаря в Петербурге, имея, к счастью, возможность воспользоваться «Словарем языка Пушкина», где фиксируется количество словоупотреблений у поэта. И вот результат: в языке Пушкина прилагательное российский встретилось 53 раза, а русский в общей сложности – 572 раза, в десять раз больше! Пушкин, сам будучи сыном XVIII века, не обманулся поверхностной модой предшественников, кстати, им высоко чтимых, и показал, что он также и в этом разумный консерватор. Россиянин, кстати, у Пушкина отмечено только в десяти примерах.
Я резюмирую эту часть своих наблюдений над терминологической стороной феномена вхождения нашей страны в Европу, считая, что, при всей книжной искусственности терминов Россия, российский, наши далёкие предшественники в общем верно понимали их как символ нашей европейской интеграции, иначе это вообще трудно понять. Но спрашивается, было ли это единственно возможным способом? Что это не так, показывает опыт других стран. Например, Германия сохранила свое странное и очень национальное самоназвание Deutschland, буквально «Народная земля»; Англия сама себя по-прежнему называет «Английской землей», землей англов, Eng(l)-land, то есть по принципу «Русская земля», хотя названия стран и областей по латинской модели на -ia широко популярны в англоязычной культуре (ср. названия американских штатов Pennsylvania, Georgia, Virginia).
Интересно, что самая латинизированная из славянских стран, – Польша, как раз продолжает именовать себя по славянскому принципу, оставленному нами, – Polska, то есть Polska ziemia («Польская земля»)! По такому же славянскому принципу называется соседняя Словакия – Slovensko. Нашу Россию там называют Rusko. Несмотря на свою римско-католическую ориентацию и мощное влияние Запада, Чехия так и не приняла латинское название Bohaemia, мы же её «латинизируем» – Чехия, аналогично – Словакия, прежде – Чехословакия, также, далее, – Хорватия, хотя эта последняя упорно сохраняет способ самообозначения – Hrvatska. В старину аналогично, на –ska, оформлялось название и Сербской земли, и Болгарской, но в новое время мы имеем там Србиja и България, что напоминает нам известную латинско-европейскую модель на –ia, но на балканском Юге нельзя исключать воздействия однотипных греческих образований на –ia.
Чему ещё может научить нас славянский опыт? Сербское образование србиjанац обозначает серба из внешних, более отдалённых областей. Но уже термины србиjански, србианин не только по структурному оформлению близки нашему россиянин, но и аналогично последнему настроены на административно-территориальное применение, единственно правильное в случае с нашим словом, подчеркнём это. Что касается нашего россиянин, российский, оно сейчас, может быть, как никогда, употребляется крайне неточно. Иногда это, правда, не более как расплывчатая небрежность, которая может граничить с не очень высокой культурой владения словом. Но так бывает не всегда, и уж, конечно, не в тех случаях, когда оба слова – россиянин и российский – бывают наделены отчётливой идеологической, политической установкой – вытеснить слово русский.
Довольно длительное время вытеснению русского, как известно, служило и великолепно использовалось советское (почти до нынешнего времени докатились отголоски нападок на «Русский лес» Л. Леонова, в частности, и за название «русский»; «советский лес», наверное, устроил бы тех критиков больше). Сейчас это прошло, но не тут-то было! Русское восстанавливается (если восстанавливается вообще!) с большими, искусственно чинимыми трудностями, и на сей раз препоны нормальному русскому возрождению – на уровне терминологии – чинятся, надо признать, весьма искусно с помощью заведённой вновь моды на россиян и на всё российское, вплоть до имеющих место отдельных ведомственных предписаний употреблять российский вместо русский.
Если же принять вдобавок во внимание, что нам продолжают в той или иной форме твердить о вхождении в новую Европу, и мы имеем (или до недавнего времени имели) дело с феноменом, пусть призрачным, очередной европейской интеграции, то параллели из прошлого, рассмотренные выше, могут пригодиться. Не повторяя подробно то, что писал или говорил по этому поводу в других местах, всё же укажу на концептуальные моменты атрибута русский. Русский язык, русская литература, русская культура, русская языковая картина мира, русская природа, да и русский лес, наконец, – попробуйте везде в этих случаях поставить российский, и вы вполне заслужите упрёка в утрате языкового вкуса – самое меньшее; ну, и русский языковой союз сюда же, как понятие более научное.
Значит, очевидно, что замена русского российским обернётся – и не только в перечисленных примерах – грубой подменой, ибо между этими словами, если быть точным, отсутствует отношение взаимозаменяемости. Русский этнично, а российский благодаря своей прямой зависимости от Россия имеет свой, только ему присущий, административно-территориальный статус. В отличие от русского, российский, к тому же, шире (например, вполне может включать и нерусского россиянина, таких во всех восьмидесяти девяти субъектах Российской Федерации тоже предостаточно). Очевидно, своей широтой, переходящей в расплывчатость, российское импонирует мозгам, работающим на европейскую интеграцию.
Журнал «Рязанский ежегодник», 2000, с .36-37.
Академик Олег Трубачев